Новые пессимисты ничуть на них не похожи. Их влекут не древние простые стихии, а сложные прихоти современной моды. Байронисты стремились в пустыню, наши пессимисты — в ресторан…"
Несколько позже Вячеслав Иванов в статье «Байронизм как событие в жизни русского духа» перевел проблему в другую плоскость. По его мнению, «для Запада байронизм означал по преимуществу пессимизм философский и общественный, мировую скорбь», плач и рыдание и неукротимый ропот на тризне надежд Великой французской революции. Для славянства он был огненным крещением Духа, первою врезавшеюся в сердце, как раскаленная печать, вестью об извечном праве и власти человеческой личности на свободное самоопределение перед людьми и Божеством".
Приведенные высказывания показывают, каким значительным социальным явлением стала начиная с конца XVIII века литература (вспомним хотя бы Шиллера). Но конечно же личность и творчество Байрона были несравненно сложней, чем их отражение в общественной жизни. Тем более что он, как всякий человек, менялся со временем. В 1809 году в сатире на английских бардов и шотландских обозревателей он признавался:
Ведь я из этой шайки озорной,
Едва ль не самый член ее шальной,
Умеющий в душе ценить благое,
Но в жизни часто делавший другое.
Я, помощи не ждавший никогда,
Столь надобной в незрелые года,
Боровшийся с кипучими страстями,
Знакомый с теми чудными путями,
Что к наслажденью завлекают нас,
Дорогу там терявший каждый раз…
А завершая свой опус, дважды двадцатиоднолетний лорд, словно умудренный опытом старец, заключает:
Я зачерствел… теперь не тот уж я,
Бесследно юность канула моя;
Я научился думать справедливо
И говорить хоть резко, но правдиво…
